Шацков Андрей Владиславович

ДЕДУ

Командиру 61-й Никопольской
гвардейской стрелковой дивизии,
генерал-майору Шацкову Андрею Георгиевичу посвящается

Под Никополем ветры злобно воют
И «Хаймерсы» летят над головою,
В багровом небе выжигая след...
В шинели генеральской светло-серой,
Крещённый пролетарской красной верой,
Во фрунт поднялся мой далёкий дед!

Он Никополь когда-то брал с налёта:
Не выдала усталая пехота,
Когда за дедом грозно встала в цепь...
Всегда в России были генералы,
Которые в атаках умирали,
И окропляли кровью злую степь.

И нам судьба дорушить Рейха иго.
За нами – Бог, а впереди князь Игорь –
Добрался до заветного Донца,
Чтоб на скрижалях вечности героям,
Застыть единым нерушимым строем
И досягнуть до звёздного венца!

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНИНА

Вот и август прошёл, и сентябрь настал,
Приближается бабьего лета кончина.
И в бездонные воды, как в чёрный хрусталь,
Замирая, глядится лесная лещина.

Ты возьмёшь мою руку и спросишь: «Зачем
Всё кончается, осень горька, как оскома?»
И кровавое солнце упало, как шлем,
Перерубленный нáполы грохотом грома.

Что отвечу, скажу, что зимы не боюсь,
Если сердце объято любови пожаром.
Чернотропом варяги ходили на Русь,
И лукавый пути указует хазарам.

Что грешны мы, и летний окончился день.
Что немчинские ветры летят из-за моря.
И легла на полмира от месяца тень.
Полумесяца – странам славянским на горе.

Да и мы меж собой разодрались на ся,
И латинством прельстились негаданным часом...
Но остались ещё у России князья,
В нерушимом строю, под Отеческим Спасом!

Убери свои косы под тёмный платок,
Если я не вернусь к тебе ранней весною.
Слышишь, конница скачет, тяжёл её скок.
Это – наши готовятся к смертному бою.

Нас немного, доживших до славных седин,
Кто в преданиях правнукам правду расскажет.
Пусть за мною встаёт твой единственный сын.
Мой – единственный – сгинул в полуночной страже.

Непогожий октябрь вздымает крыла.
И как стрелы остры первозимья метели.
Я хочу, чтобы ты до весны дожила.
Ратоборцы рождаются в светлом апреле.

О ВЕЧНОСТИ

А вечность течёт и уходит в песок –
Прибрежный песок камышовой протоки.
И с устьем сольётся далёкий исток
Той жизни, чей Богом отмеренный срок,
Позволил родить эти грустные строки.

Они загорчат у тебя на губах,
Когда их прочесть попытаешься тихо.
Они – упорхнут перепёлкой в хлебах,
Узорами лягут на ворот рубах,
Их осенью в землю стряхнёт облепиха.

Бог милостив, ты не приходишь во сны.
И имя твое перестало «святиться».
Лишь память осталась от давней весны,
И держит на кончике острой блесны.
Как щуку, что вышла из льдов – нереститься.

Кончается путь, и кончается лес.
Гудит электричка у края погоста.
И ангелы машут призывно с небес.
Из горней обители райских чудес.
А может быть, это почудилось просто.

И сын возвращается вечной зимой,
Полночную дверь открывая без стука.
Мы были когда-то единой семьёй,
Теперь он кружит горюном над землёй
И плачет слезой нерождённого внука!

СНЕГОВЕЙ

Эта книжная пыль,
Прилетевшая из ниоткуда,
Чтоб, смешавшись со снежною,
Вновь улететь в никуда,
Мне напомнила:
Бабушка сказку читает про чудо,
Что останется в сердце
Осколками первого льда.

За окном снеговей,
И тихонько теплится лампада,
Освещая в углу
Позабытых святых образа.
Подойду, поклонюсь,
Если бабушке этого надо,
Чтоб у ней не дрожала
На краешке глаза слеза.

Помолюсь за прародича,
Павшего возле Сморгони,
И других, что лежат,
У Непрядвы, за толщею дней.
И услышу – звенят
Удилами без всадников кони,
Те, что стали предтечей
Восставших из ада коней.

Засыпает мой дом,
И, поддавшись теплу и покою,
Позабуду, что снилось
В ребячьем рождественском сне.
Только время придёт –
И, как инок, над вязкой строкою
Я склонюсь в подступившей
Недоброй ночной тишине.

А над Рузой плывут облака
И густые туманы,
И на восемь сторон
Шлёт лучи Вифлеема звезда.
И с холма над рекою
Увидятся дальние страны –
Те, в которых бывать
Не придётся уже никогда.

И потянут в былое, назад,
Родовые вериги,
Словно гирьки от ходиков,
Вставших когда-то, Бог весть.
И покроются призрачной пылью
Забытые книги –
Те, что я не успел написать
Или просто прочесть.